Анну Герман часто спрашивали: "Откуда вы так хорошо знаете русский
язык? Вы говорите почти без акцента, а поете даже более "по-русски", чем
иные из наших соотечественников".
Обычно она отшучивалась. Но иногда глаза её становились
мечтательно-грустными, и она отвечала более конкретно: "А как же может быть
иначе? Я родилась в Советском Союзе, там прошло мое детство. Мой родной язык
- русский".
Каким образом далекие предки Анны Герман, переселенцы из Голландии, в
середине XVII очутились в России? Отправились ли они на восток в поисках
счастья или были вынуждены оставить родные места по каким-либо другим
причинам? Прапрадед Анны по отцовской линии, лет сорок проживший на хуторе,
на юге Украины, отправился в предальний путь, в Среднюю Азию, где и
поселился навсегда. Там, в маленьком городке Ургенче, познакомились, а
спустя несколько месяцев поженились бухгалтер мукомольного завода Евгений
Герман и учительница начальной школы Ирма Сименс.
Шел 1935 год. Кем станет их ребенок, как сложится его судьба, будет ли
он здоров и счастлив? Об этом часто шептались по ночам готовящиеся стать
родителями молодожены. Их первенец - девочка - не доставляла родителям
особых хлопот. Анна росла спокойным ребенком, плакала редко, первое свое
"ма" произнесла в восемь месяцев, а через три недели сделала самостоятельный
шажок. Спустя год в семье появился и второй ребенок - Игорь, болезненный и
капризный. "Ну что ты опять хнычешь? - корила малыша измученная мать. - Брал
бы пример с сестренки! Она девочка, а видишь, какая умница - тихая,
послушная".
Отца Аня почти не помнила: ей было два с половиной года, когда он исчез
из её жизни навсегда. Евгения Германа арестовали по ложному доносу в 1938
году. Все попытки доказать его невиновность в то время оказались
безуспешными. В 1956 году справедливость восторжествовала: он был полностью
реабилитирован и с него были сняты все обвинения.
Беда никогда не приходит одна. Тяжело заболел Игорь. Врачи беспомощно
разводили руками... У одинокой детской могилки на городском кладбище в
Ургенче стояли, прижавшись друг к другу, три скорбные фигурки - мать,
бабушка и мало что понимающая в лавине обрушившихся на семью несчастий
трехлетняя девочка.
Но детство остается детством. Оно ворвалось в тревожный, окрашенный
печалью мир Анн языковым многоголосием ургенчской детворы, задорными песнями
идущих на учения красноармейцев, за которыми бежали её сверстники -
босоногие, восторженные мальчишки и девчонки. Ворвалось стремительно
мчавшимся на коне по киноэкрану Чапаевым - в бурке и с саблей наголо. Под
треск кинопроектора и ликование мальчишек он бесстрашно громил белых по
всему фронту.
...Укутанная в бабушкин платок, Аня вместе с матерью едет в продуваемом
всеми ветрами вагоне куда-то на Север в надежде хоть на несколько минут
увидеть отца. Бесконечные пересадки и ожидания в пути. Глоток горячего чая
на перроне. Обрывки разговоров с хлебосольными попутчиками, разделившими с
ними домашнюю колбасу и пироги.
Бесконечные хождения по инстанциям. Отчаяние матери. И врезавшиеся в
детское сознание слова: "Нет, нельзя", "Не положено", "Не значится". Дорога
домой, безмятежный сон на руках окаменевшей от горя Ирмы, уставившейся в
пустоту.


xxx

Война! Она совершенно изменила ритм жизни Ургенча. Обрушившиеся на всю
страну испытания объединили и породнили людей, заставили их думать об одном,
ждать известий с далеких полей сражений, делиться новостями, вместе
радоваться и вместе горевать. Аня видела, как провожают на фронт мужчин,
видела, как горько плачут женщины, пытаясь успеть еще хоть раз обнять
близких...
С запада в город шли и шли поезда с эвакуированными - из Москвы,
Ленинграда, Киева, Львова. Людей принимали как родных, теснились, селили в
свои и так не слишком просторные квартиры и домики, делились с ними
последним.
Дети - и местные и приезжие - быстро знакомились, хвастались друг перед
другом не только увиденным за долгое время странствий по стране, но и
сочиненными подвигами во время своих воображаемых сражений с фашистами.
Восторженно смотрела Аня на ребят чуточку постарше себя, на тех, которым
довелось строчить из пулемета по убегающим гитлеровцам, швырять гранаты в
бронированные "тигры" и даже брать в плен немецких генералов! Правда, иногда
хвастунам звонко кричали из "публики": "Ну, ты, ври, да знай меру!"
- А ты что, не веришь? - мрачнел рассказчик, собираясь как самый яркий
аргумент в споре пустить в ход кулаки.
Аня истово верила каждому слову. Она просто не понимала, как можно
говорить неправду, как можно обманывать даже "просто так", бескорыстно. Она
завороженно слушала рассказы "героев", и её лицо и глаза отражали то испуг,
то гнев, то обиду, то сострадание.
Сколько лет пролетело со времени радостной и грозной, печальной и
безмятежной поры детства! Сколько было выстрадано, пережито, сколько было
встреч и разлук, надежд и разочарований! Анна Герман сумела навсегда
остаться такой, какой была в ту пору, - удивительно доверчивой. Нет,
пожалуй, "доверчивость" не совсем верное слово. Удивительно верящей людям.
Верящей в слово, в искренность чувств и намерений, в человеческую чистоту и
правдивость.
Помню, как на радио пришло письмо от слушателя из Ленинграда. Он писал
о том, что, когда во время войны он был эвакуирован в Ургенч, в соседнем
доме жила девочка, её вроде бы звали Аней, а фамилия - Герман. Девочка
иногда пела удивительно чистым и светлым голосом. "Может быть, - писал
автор, - это была будущая замечательная певица". Я позвонил в Варшаву и
прочел Анне письмо. Сказал, что собираюсь записать наш разговор на пленку.
"Дорогой товарищ, - просила передать писавшему Анна, - вынуждена вас
огорчить. Я в то время на людях совсем не пела. В основном я только слушала.
Наверное, это была другая Анна, возможно, тоже Герман, и я очень рада, что
ее пение так запомнилось вам. В моем сердце тоже сохранились песни тех лет".


xxx

Семилетний мальчуган в курточке с капюшоном стоял около булочной и
плакал навзрыд. "Мамо, мамо", - всхлипывая, повторял он.
- Ты что? - спросила Аня. - Чего ревешь, как девчонка? Потерялся, что
ли?
- Не розумьем, цо вы ту мувиче, - ответил мальчик. - Мама ще згубила,

страница 2