Требовалось непрерывно отражать удары противника, то есть давать интервью на
нескольких языках представителям газет и журналов, не допускать
возникновения напряженной атмосферы, когда речь заходила о политических
проблемах, отвечать на глупые и провокационные вопросы шуткой. Шутка - мое
безотказное оружие, к которому я часто прибегала, поскольку искренность,
правдивость нередко трактовались превратно, приводя к прямо противоположному
результату. Приятной стороной этой встречи было знакомство со многими
интересными людьми - музыкантами, композиторами, актерами. Присутствовал там
и представитель нашего консульства в Милане.
В продолжение всей встречи из безупречно действующих репродукторов,
размещенных так умело, что их совсем не было заметно, негромко звучали
мелодии моих песен с польской пластинки. Это было как бы знамением, смысл
которого я тогда еще не понимала. Кончилось, мол, время, когда ты могла
распевать. Теперь пение перестало быть самым важным делом, а вскоре оно
вообще отодвинулось куда-то на задний план. Теперь я должна была только
говорить, прежде всего говорить - все ради того, чтобы выйти на пресловутый
"рынок". А поскольку по характеру я скорее мягкая, в меру отходчивая, то я и
не объявила забастовки в отместку за "розовость", не наложила, топнув ногой,
"вето", а с пониманием восприняла план средневековой эксплуатации человека
человеком на весь последующий период, вплоть до дня моего возвращения домой.
Мало того, в душе я еще корила себя за старомодность и неумение идти в ногу
со временем. Я намеренно употребила выше определение "средневековая
эксплуатация", ибо правдивым изображением фактов хотела бы умерить восторг
(часто перерастающий в зависть) не посвященных в детали людей относительно
положения польской певицы за рубежом.
Каждый выезжающий за границу артист становится обладателем
незначительной суммы, которая должна обеспечить ему возможность: а)
пользоваться телефоном в случае, если никто из организаторов не явится в
аэропорт; б) заказать себе прохладительный напиток с целью успокоить нервную
систему, ибо это как раз та ситуация, при которой даже сильно развитое
чувство юмора может подвести. На такси нескольких долларов не хватит, ведь
аэропорт обыкновенно расположен далеко от центра, а поездка городским
транспортом в чужой стране, да к тому же еще с багажом, - это уж, я считаю,
для женщины чересчур.
Поскольку за гостиницу и питание платил синьор Карриаджи, а возил меня
мой личный охранник - Рануччо, то, казалось бы, мне было нечего и желать. Но
человек так странно устроен, что время от времени ему хочется выйти на улицу
и за углом в киоске купить себе газету. Можешь и не читать ее вовсе, но
важно хоть на минуту почувствовать, что ты сам себе хозяин. Увы, этой
привилегии я была лишена.
Самой же унизительной была минута, когда официант, принеся еду,
замешкается в дверях в надежде на чаевые. Ведь я не могла даже сказать:
"Извините, у меня нет ни гроша", я представляла фирму CDI, была иностранной
звездой, фотографии к торой публикуются в прессе, а песни звучат по радио. Я
все больше убеждалась в том, что пренебрежительная улыбка официанта -
поистине одно из самых тяжких жизненных испытаний.
Но не каждый официант "одаривал" меня именно такой улыбкой. В маленьком
баре при гостинице работал в числе других невысокий коренастый сицилиец
Джузеппе. Университета он, по всей видимости, не кончал, но зато весьма
хорошо разбирался в людях и был отменным психологом. Он мгновенно понял мое
положение, вследствие чего я никогда не испытывала неловкости в его
присутствии. Как-то Джузеппе рассказал мне короткую историю своей жизни,
типичную для южанина. Происходил он из многодетной деревенской семьи.
"Однажды, - говорил он, - голод вынудил меня принять трудное решение. Я
заявил матери, что отправляюсь на поиски работы. Не знал даже, куда пойду.
Прощаясь, плакал. Мне было тринадцать лет. Нечего и объяснять, что я брался
за любую работу, какая только попадалась. На добытые гроши я должен был
существовать в чужом городе и, разумеется, не забывал помогать матери. Так
что после всего пережитого службу в армии, откуда недавно демобилизовался,
вспоминаю как чудесные каникулы. Совсем недавно мне удалось получить место
бармена в гостинице".
Как я уже сказала, биография Джузеппе была типичной биографией южанина.
Именно молодые люди главным образом вынуждены покидать родные края,
отправляться на заработки, а так как единственное их богатство - сильные
руки, то, попав в промышленный город, они не находят слишком большого
выбора, где и кем работать. Для учебы у них никогда не хватало ни времени,
ни средств. Горничные в моей гостинице также были родом из различных южных
областей.
Я прожила в Италии полгода, с перерывом на краткий отдых в Польше, но
даже и столь недолгое пребывание позволило мне сориентироваться в некоторых
внутренних проблемах этой страны. Итальянцы с севера относятся к своим южным
соотечественникам если и не презрительно (не знаю, имею ли я право
употребить столь сильное слово на основании моих наблюдений), то, во всяком
случае, не слишком доброжелательно, зачастую с долей иронии. Они считают
себя, несомненно, выше южан. К примеру, конферансье и комики в
развлекательных программах, желая развеселить зрителей, переходят на
неаполитанский диалект - этого бывает достаточно, чтобы заурядная острота
вызвала общий смех. Или вот иной пример размежевания севера и юга. На широко
известный фестиваль песни в Неаполе не приезжает никто из уважающих себя
"звезд" севера, а когда я, после неапольского фестиваля, захотела в Милане
включить в свой репертуар несколько песен на неаполитанском диалекте, то в
ответ на мое предложение только пожали плечами. Я знаю, что подобная
"географическая дискриминация" в той или иной мере существует во многих
странах.
Я не намерена критиковать существующие в Италии взаимоотношения, а тем
более осуждать их. У меня попросту нет на это никакого права. Я не настолько
хорошо знаю историю Италии, чтобы отыскать в прошлом этой страны причины,
объясняющие нынешнюю обстановку, но одно заявление могу сделать без
колебаний и даже поклясться, если кто-нибудь того потребует: мои симпатии на
стороне собратьев бармена Джузеппе. И не потому даже, что подобные чувства
всегда пробуждаются в нас в отношении к тем, кого несправедливо, без
оснований третируют. Просто южане мне нравятся. Они доброжелательно
относятся к людям, независимо от того, с севера они или с юга. Они еще не
заражены самой страшной болезнью нашего времени - бесчувственностью,
равнодушием к судьбе живого или умирающего на их глазах человека. Всем им
присуща глубокая, искренняя любовь к родной земле. Кто хоть раз слышал, как
поет о своей родной деревне южанин, тот мне поверит.
У итальянцев вообще сильно развиты родственные чувства. Привязанность
итальянских сыновей к своим матерям вошла в пословицу. Часто, однако, она
бывает несколько показной, словно демонстрируется в порядке саморекламы:
"Вот, дескать, какой я хороший сын". Впрочем, каждый итальянец всегда
немножко актер, и бороться с этим - напрасное дело, но бармену Джузеппе
вроде бы не перед кем было играть, когда он посылал матери свои жалкие
гроши. То же самое относится к религии. Итальянцы веруют горячо и глубоко.
Именно таким был Джузеппе.
В следующий приезд я подарила ему вырезанных из дерева кукол,
составляющих маленькую забавную сценку. Приближалось рождество, и такой
сувенир показался мне уместным. Джузеппе очень обрадовался. Разместил кукол
на полке в своем баре и долго рассматривал ручную работу художника-гураля*.
Куклы стояли там до самого моего отъезда. Быть может, стоят и по сей день...
[* Гураль - житель гор, польских Татр.]
Ввиду того что я передвигалась по Милану только на машине, да и то
вечно в спешке, я не слишком много могла рассказать в Польше своим знакомым
о самом городе и его архитектурных памятниках. Единственное, что я видела
часто и с разных сторон, - это нижние фрагменты великолепного кружевного
собора. Я не случайно пишу "нижние фрагменты" - ведь из машины ровно столько
и можно увидеть, - но даже и эти фрагменты вызывали у меня восхищение.
Еще в самолете я радовалась при одной только мысли, что буду иметь
возможность пойти в знаменитый "Ла Скала". К сожалению, в плане моих занятий
этого не предусматривалось. Правда, несколькими днями позже Рануччо подвез
меня к зданию оперы (к слову сказать, я была немного разочарована его
неимпозантным внешним видом), но лишь затем, чтобы сфотографировать меня в
обществе весьма привлекательных карабинеров. Не знаю уж, чем руководствуются
итальянцы, выбирая форму мундиров. Быть может, здесь играет роль их любовь к
театральности, ибо эти великолепные мужчины в своих пелеринах и золотых
шлемах с султанами производят впечатление статистов, которые ускользнули с
репетиции, чтобы пропустить по стаканчику вина в ближайшем баре.
Мне все-таки удалось побывать в "Ла Скала" на "Трубадуре" - меня
пригласили мои друзья, - но это уже позднее, во время следующего приезда в
Милан. Я должна хотя бы в двух словах рассказать о реакции здешней публики,
когда их кумиры исполняют знаменитые арии. Поскольку театральный сезон
только что открылся, в тот день в театре было много иностранцев. Гуляя во
время краткого антракта по фойе, я невольно вспомнила легенду о Вавилонском
столпотворении - столь многоязычным был людской говор, достигавший моих
ушей. Но это лишь в фойе - в зале же решительный перевес оказался на стороне
итальянцев. Только их и было слышно. Каждая исполняемая любимцем ария
вызывала не просто овации, которые раздавались иногда в самый неподходящий
момент, совершенно заглушая солиста, но, главное, громкие возгласы,
восхищенные похвалы, сопровождаемые бурной жестикуляцией. К примеру: "Ты
великолепна! Ты несравненна! Другие рядом с тобой - ничто! Мой победитель!
Люблю тебя, обо-жа-аю! Умираю от восторга!" На последнем ярусе рьяно
аплодировала группа мужчин, по всей видимости клакеров. Поведение их явно
указывало на это, хотя, по-моему, представление и так проходило на очень
высоком уровне.
...На следующей неделе меня ожидал тяжкий труд манекенщицы. Рануччо
являлся за мной в гостиницу - чаще всего с огромным опозданием - и отвозил в
Дом моды. Там начиналась многочасовая изнурительная работа. Возможно, что
(Кто-нибудь из людей, не посвященных в детали, прочтя это, недоверчиво
усмехнется, но профессионалы меня наверняка поймут и в случае необходимости
подтвердят справедливость моих слов.
К чисто физической усталости присоединялось нервное напряжение. А все
из-за тех несчастных добавочных сантиметров, которыми наделил меня творец.
Однако я не должна была показывать вида. В каждом новом месте я с улыбкой
выслушивала изумленные замечания по этому поводу.
Сюда следует добавить и замечания фотографов. "Прошу вас понять,
синьора, - убеждал меня как-то раз один из них, - вы не царствующая особа,
вы девушка, которая непременно должна нравиться". "Вовсе я к этому не
стремлюсь", - подумала я про себя в ответ на этот в какой-то степени
справедливый упрек. Действительно, во мне нет ни одной капли голубой крови.
Но душу мою, уже весьма сильно растревоженную, все больше охватывали
сомнения и протест. Человек никогда не должен поступать вопреки своим
убеждениям, вопреки характеру. Не должен делать ничего, что он сам позднее
будет вспоминать с неприятным чувством. Обожаю танцы и дружеские пирушки,
люблю посмеяться - даже без повода! - но только тогда, когда мне весело, но
я не в силах, пусть даже на короткое время, надеть на себя маску женщины,
совершенно чуждой мне во всех отношениях, - женщины только на показ, для
рекламы.
К счастью, это неожиданно поняли мои фотографы и даже заявили, что мне
"к лицу" небольшая примесь славянской меланхолии.
Таким образом, я могла не заботиться об улыбке, от которой ныли лицевые
мускулы и, что хуже, возникали морщины! Увы, оставались еще такие черты моих
милых хозяев, как чрезмерная фамильярность. При моем появлении кто-нибудь из
них мог, например, с ловкостью акробата взобраться на стул, дружески
похлопать по спине либо - чего я совершенно не переносила - слегка ущипнуть
за щеку. Правда, последнее позволяли себе только отцы семейств, да и то в
присутствии своих супруг, тем не менее всякая иная моя реакция, более
резкая, чем желание отшатнуться, казалась им странной. Ведь подразумевалось,
что ко мне проявлена отеческая симпатия.
Теперь самое время представить вам поближе мою личную охрану, моего
дневного ангела-хранителя, журналиста Рануччо.
Рануччо, молодой человек лет двадцати пяти, был, к счастью, высокого
роста и необыкновенно спокойного нрава. Его невозмутимость порой доводила
меня до слез (конечно, я разрешала себе всплакнуть лишь наедине с собой, в
гостинице) и до полного отчаяния. Видимо, по этой причине во мне со дня на
день крепло злорадное чувство, что Рануччо такой же журналист, как я -
пигмей.
Первым ушатом холодной воды, опрокинувшимся на мою бедную голову, была
моя биография, созданная стараниями Рануччо. Узнав из нее о своем
происхождении и судьбах близких мне людей, я была потрясена до того, что
потеряла дар речи. Выйдя из шока, я, совершенно забыв, что Рануччо понимает
только итальянский, закричала на родном языке: "Ты сошел с ума! Кому нужен
этот бред?" Однако Рануччо, по-видимому, понял меня, ибо принялся объяснять,
что, дескать, правдой никого не удивишь, а суть-то прежде всего в том, что
люди жаждут необыкновенного, а если какие-то факты и подсочинить, так это
ерунда, поскольку, прочитав, все равно никто ничего не запомнит. "Все так
делают", - сказал он, добавив мне в утешение, что выдумывают вещи и похуже.
Доныне удивляюсь, почему, к примеру, моя мама превратилась в армянку? Скорее
всего, Рануччо некогда прочел биографию Азнавура...
Впрочем, плод его буйной фантазии был полностью одобрен Пьетро, который
высказал мне свои резоны, в точности повторяющие доводы Рануччо. Вдобавок
меня же еще и упрекнули: "Я предпринимаю все, чтобы
