и речи. Денег и так едва хватало. Аня ходила разучивать нотную грамоту к той
же знакомой учительнице, занималась старательно и самозабвенно. Но тут
началась война, и про музыку забыли.
Теперь, в каморке пана Юрека, девочка влюбленно смотрела на оживающие
под тонкими пальцами ресторанного пианиста клавиши. Иногда он усаживал Аню
рядом на табуретку и веселыми глазами следил за тем, как она старается одним
пальцем подобрать мелодию.
- А ты молодчина! - хвалил пан Юрек. - Слух у тебя отличный... Вот
выгоним Люцинку на пенсию, будешь у нас в "Бристоле" звездой!
Кем быть? Этот вопрос Аня впервые задала себе в восьмом классе и с
ужасом обнаружила, что однозначно ответить на него не может. По всем
предметам она училась одинаково хорошо. Учителя её хвалили, ставили в пример
другим. На родительских собраниях пани Ванда, отчитывая родителей
неуспевающих, повторяла:
- Вот Аня Герман. В таких трудных условиях живет: ютятся в
восьмиметровой комнате, стола негде поставить, - а всегда подтянута,
собранна, готова ответить на любой вопрос.
К тому времени мама уже работала учительницей в начальных классах. Жить
стало легче, но по-прежнему они стояли в длинной и, как им казалось,
бесконечной очереди на квартиру. "Стану учительницей, как мама", - поначалу
решила девочка. Но стоило представить себя среди маленьких мальчишек и
девчонок, как она чувствовала себя вдруг одинокой и беспомощной... Нет, труд
преподавателя требует особого дара - терпения, сосредоточенности, силы воли.
Она видела, как часто мама вставала по утрам в плохом настроении, с сильной
головной болью, но в школе на уроках преображалась. Всегда одинаково ровная,
спокойная, доброжелательная. "Я вот так не смогу", - думала Аня. Соседка
тетя Зося звала её к себе в мастерскую - там и зарабатывать можно впятеро
больше, чем мама, и самой себя обшивать и одевать.
Аня задумывалась о будущем. До пятнадцати лет она казалась обычной
девчонкой, ничем внешне не выделявшейся среди сверстниц. А потом буквально
за несколько месяцев, что называется, "вымахала". Мальчишки стали
подтрунивать над ней. "Аня! - кричали ей на переменах, - достань воробушка!"
"Эй! - надрывался обычно сонный да и не особенно блещущий умом Геня
Михаровский, - ты, говорят, пожарной каланчой собираешься работать?"
Аня делала вид, что совсем не обижается и её только веселят эти плоские
шутки, но про себя грустно задумывалась. Она уже смирилась с тем, что
мальчишки во время танцев на школьных вечерах обходят её стороной, не пишут
ей, как другим, любовных записок, не назначают свиданий. Придумала сама себе
прозвище "гадкий утенок" и пыталась с достоинством переносить все выпадавшие
на её долю обиды. "Наверное, мне всю жизнь придется жить с мамой и бабушкой!
- делала она далеко идущие выводы. - Кому нужна такая каланча?!"
В душе её творился сумбур: она то и дело впадала в безысходный
пессимизм, ощущала свою никчемность, связанную с отсутствием желаний, цели,
во имя которой стоило бы трудиться. Она тяготилась своим "физическим
уродством", мешавшим ей жить такой же беззаботной и естественной жизнью,
какой жили её школьные подруги, переписывавшие в свои блокнотики лирические
стихи Мицкевича и Тувима. Апатия сменялась бурной жаждой деятельности. Она
смеялась над недавними настроениями, упрекала себя в безволии и
сумасбродстве, ставила себе в пример любимых литературных героев и
исторических персонажей.
Пожалуй, из всех героев ей больше всего нравились пушкинская Татьяна и
Анна Каренина. "Евгения Онегина" она знала почти наизусть по-русски и
восхищалась мастерством Юлиана Тувима, переведшего пушкинские строфы на
польский. Аня, как никто другой, понимала переживания страдающей Татьяны. В
своей тезке Карениной Аня восхищалась силой чувств, а главное - способностью
неудержимо устремляться навстречу неведомому.
О, как хотелось ей быть счастливой и любимой! Где тот Онегин, который
прилетит к ней по темным узким переулкам старого Вроцлава? Где Вронский,
который станет шептать ей ласковые слова на старой скамейке против городской
ратуши? Ну а если личное счастье все-таки не состоится? То и тогда не
следует вешать носа, надо глотнуть свежего воздуха - и в путь, навстречу
неизвестному! Пусть все маршруты перепутаны и ты не знаешь, в какой поезд
тебе вскочить на ходу и до какой станции добраться. Но тебе всего семнадцать
лет. "Всего" или "уже"? Нет, пожалуй, "всего"! Поэтому - в путь!
xxx
Разговор с мамой начался неожиданно. Аня вернулась домой - веселая,
уверенная в себе, в правильности своего выбора. Дело в том, что в последний
год её больше всего привлекала живопись. Она перечитывала книги о жизни и
творчестве Рембрандта, Ван Гога, Васнецова, Пикассо, Шагала... На стене у
кровати висели репродукции картин великих мастеров. Она могла часами бродить
по вроцлавскому Историческому музею - там была выставлена коллекция работ
польских художников XVIII-XIX веков. Аня рисовала на листах тетрадной бумаги
знакомые лица или любимые места старого Вроцлава - рыночную площадь, ратушу,
костел святой Анны. Получалось неплохо.
Свои работы она показывала только бабушке и маме. Бабушка гладила
внучку по голове, восторженно вздыхала: "И кто бы мог подумать?.. В нашей
семье еще художников не было". Ирма надевала очки (Аня никак не могла
привыкнуть к этому) и подолгу рассматривала рисунки дочери.
Что влекло Аню к живописи? Жажда прекрасного? Стремление выразить и
запечатлеть человеческие сомнения и печали, невзгоды и активную радость
жизни? Или процесс творчества, который, словно отрывая её от земли, приносил
ни с чем не сравнимое счастье созидания?
Во всяком случае, документы во вроцлавскую Высшую школу изящных
искусств на отделение живописи у нее приняли. Сухонький, поджарый профессор,
подойдя к окну, долго и внимательно рассматривал её работы.
- И давно вы рисуете? - спрашивал он.
- Точно не помню, - смущалась Аня, - может быть, с детства, а может
быть, год.
- Вот уж воистину девичья память, - бесстрастно констатировал
профессор, продолжая рассматривать рисунки. - Ну что ж, для начала совсем
недурно, - заключил он. - Правда, заметно отсутствие техники. Да и откуда её
взять? У вас ведь не было наставника-профессионала. Но способности очевидны.
Аня выбежала из здания Школы в радужном настроении, веселая, уверенная
в том, что теперь она окончательно определилась: станет художницей, не важно, знаменитой или нет, конечно же, лучше, если знаменитой.
И вот разговор с матерью. Будничный, короткий, остановивший
романтический полет мечты.
- А ты знаешь, что такое нужда? - молчаливо выслушав рассказ дочери,
спросила мать.
- Знаю, мамочка.
- Тебе семнадцать лет. Можно сказать, невеста на выданье, а у нас все
еще нет своего угла. У тебя одно выходное платье, у нас нет ни сбережений,
ни богатых родственников. Я первый раз говорю с тобой так откровенно,
доченька. Не знаю, станешь ли ты меня осуждать или винить за все наши
мытарства?
- Никогда, - тихо сказала дочь.
- Ты уже взрослая. И я так хочу тебе счастья, хочу, чтобы в будущем ты
не знала нужды. Ты собираешься стать художницей. Конечно же, я буду помогать
тебе во время учебы, как смогу. Попробую увеличить количество часов в школе,
возьму еще учеников. Ну а что потом, после учебы? Ты уверена, что сможешь
сказать свое слово в живописи, что твои работы пробудят у людей интерес? Да
ты только вспомни, сколько великих мастеров мучились всю жизнь в нищете и
умерли в нищете! Признание-то приходило потом, уже после смерти...
Ирма говорила долго. Но Аня уже не слышала её. Она думала о профессии,
которая смогла бы обеспечить ей жизнь без нужды, с лихвой знакомой её маме,
самому близкому человеку.
xxx
Геологический факультет Вроцлавского университета, где Аня выдержала
вступительные экзамены, принял её радушно. Новые друзья резко отличались от
вчерашних. Впрочем, ребят, попавших на факультет сразу после окончания
школы, было не так уж много: кроме Анны четверо. В основном это были
отслужившие в армии рабочие геологических партий. На третьем курсе она
запишет в своем дневнике: "Геология, как известно, наука о Земле. Но речь в
ней идет не только о строении Земли и об исследовании её глубин. Чтобы
понять процессы, происходящие в сердце вулканов, на дне океанов и еще
глубже, надо хорошо знать процессы, происходящие на поверхности Земли, вещи,
касающиеся самого человека, который, как известно, сам неотъемлемая частица
природы, Земли и имеет огромное влияние на формирование её строения. И
поэтому все человеческое не может быть чуждо геологу".
"Все человеческое"... Что она подразумевала под этими словами? Радость
общения с друзьями на студенческих вечеринках? Нежность, любовь? Жажду
поисков, открытий? Геолог... По-видимому, это и есть надежная профессия,
которой желала ей мама. Но это и романтика, и познание нового, и холодные
ветры, и изнуряющая жара. А главное, это путь в неизвестное, манящее своей
таинственностью.
Но путь к романтике вел сквозь напряженные дни учебы, требовавшие от
студента самодисциплины, огромной работоспособности, изучения самых разных
предметов - физики, химии, биологии, высшей математики, философии, логики и
еще целого ряда специальных наук. Как и в школе, у Ани не было любимых или
нелюбимых предметов. Ко всем занятиям она готовилась одинаково тщательно,
отвечала четко, уверенно. Образцово вела конспекты, охотно помогала
сокурсникам перед сессией и радовалась их успехам в учебе не меньше, чем
собственным.
К этому времени её фигура как-то незаметно выровнялась и, несмотря на
высокий рост, девушка стала удивительно складной и пропорциональной. Она
носила коротенькую модную юбку, которая выделяла её прямые стройные ноги.
Парни оглядывались ей вслед, озорно подмигивая друг другу: "Смотри, какая
секс-бомба!" Иногда к ней подходили прямо на улице, приглашали на чашечку
кофе. Она отказывалась, но очень по-доброму. Смотрела прямо в глаза, иной раз откровенно наглые, улыбаясь, отвечала, что очень занята и у нее нет ни
минуты свободного времени.
И это было сущей правдой. Учеба требовала от нее максимума усилий,
полной самоотдачи. "Пробуждение", как она сама говорила, приходило весной,
накануне сессии. Она решала сложнейшие математические задачи, зубрила
химические формулы, готовилась к экзамену по философии. Но сквозь страницы
учебников она видела себя в открытом поле с рюкзаком за спиной, шагающую
уверенной, твердой походкой. Рядом с ней товарищи. С безоблачного неба
светит яркое солнце, а вокруг разлит опьяняющий запах свежей листвы, полевых
цветов. Синяя гладь лесного озера...
xxx
Практика! Чудесная пора! Несколько дней сумбурная и от этого еще более
радостная подготовка к долгим странствиям по полям и лесам. И вот оно,
долгожданное, открытое всем ветрам широкое поле, белоствольная березовая
роща, а за ней густой смешанный лес! Тут можно затеряться и бродить,
радоваться пению лесных птиц, солнечным лучам, зайчонку, выскочившему из-под
сломанной ветки, - радоваться молодости и жизни.
Почему Аня записалась в секцию скалолазов? В конце концов она
призналась себе, что во всем виноват Петрусь - высокий, крепкий парень, с
открытым лицом и ясными голубыми глазами. Настоящий киноактер! К тому же еще и сильный, ловкий, умелый. Когда он подходит к тебе и проверяет твое
снаряжение, чувствуешь себя такой счастливой... Как хорошо шагать рядом с
Петрусем, чувствовать его сильную руку, его дыхание, когда он помогает тебе
продвигаться по холодному, мрачному гроту. Но еще больше она любила
возвращение. Тогда можно положить голову на колени Петрусю, сидящему у
костра, помолчать, а потом заснуть, зная, что он рядом...
Первая любовь! Она оставляет след в сердце каждого. Когда она уходит,
кажется, будто кончилась жизнь. Он здесь, где-то близко. Но его уже никогда
не будет рядом с тобой. Случайно столкнувшись в дверях, он безразлично
бросит тебе: "Привет!" - и побежит по ступенькам, улыбаясь не то
воспоминаниям, не то анекдоту, который только что слышал...
После окончания третьего курса Аню вместе с двумя подругами -
маленькими Янечкой и Богусей - направили на практику в поселок Пшов в
Верхней Силезии. Там расположилась шахта по добыче каменного угля, которую
бойкие Анины подружки сразу же прозвали "Тезкой" (шахта называлась "Анна").
- Это еще что за три богатыря? - иронически спросил главный инженер
шахты, рассматривая документы практиканток. А смерив взглядом Аню, покачал
головой. - С вашим ростом вам в шахте будет нелегко. Подружкам вашим
все-таки полегче, у них рост шахтерский.
В справедливости его слов Аня убедилась на следующий же день, когда
лифт опустил практиканток на дно глубокой шахты. Выйдя из лифта, Аня ощутила
дурноту: то ли от сырого спертого воздуха, то ли от пугающей темноты. Но
взяла себя в руки, попробовала улыбнуться (у нее уже выработался рефлекс -
улыбаться всегда, когда тяжело) и шагнула в узкий тоннель. Первые несколько
метров она шла согнувшись, следом за проводником. Сзади, пугливо озираясь,
семенили Богуся и Янечка. Проход сужался, потолок прижимал книзу. Пришлось
ползти.
- Ну как, красны девицы, понятно вам теперь, что такое шахтерский труд? - грозно спросил проводник.
