у тебя новый отец по имени Герман...
- Простите, - сразу перебила Аня, - можно, я буду называть вас дядей? Я
буду любить вас, потому что вас любит мама. Но папа у меня один. А вы -
дядя.
- Конечно, можно, - став серьезным, ответил Герман. - И поверь мне, я
рад, что ты ведешь себя как взрослая, Анечка.
Теперь, когда они жили все вместе, Аня стала лучше понимать, о чем так
неистово спорили между собой поляки. Хенрик убеждал своих друзей, что здесь,
в Советском Союзе, ни в коем случае нельзя задерживаться, что надо идти к
англичанам на Ближний Восток.
- Англичане и французы в конце концов очнутся от нокдауна и тогда уж
сполна рассчитаются с Гитлером. А чего ждать от русских? Они не в состоянии
по-настоящему драться с немцами. Если вы хотите переждать войну, отсидеться,
тогда "до зобаченья", а если хотите драться за Польшу свободную и
независимую, тогда - в путь.
- В путь? - перебивал его Герман. - Куда? В Африку, за тысячи
километров от Польши, под крылышко англичан? Они один раз уже продали Польшу Гитлеру. Продадут и еще, если окажется выгодным. Надо быть слепцом, чтобы не видеть кратчайшего расстояния до Варшавы!
Спор затихал. Потом разгорался с новой силой. Женщины пытались
утихомирить мужчин, и те замолкали, но ненадолго. Жизнь сама рассудила этот
затянувшийся спор. Первыми провожали Хенрика и рыжего поляка-офицера. Они
отправлялись в Ташкент. Оттуда их путь лежал в Иран, на Ближний Восток, в
Палестину.
- Ну-ну, - похлопывая товарищей по плечу, говорил Герман, - посмотрим,
кто быстрее доберется до Варшавы, я или вы. Эх, - невесело добавлял он, -
путешественники.
Пусто и одиноко стало в доме Ани и её матери. Вместе с офицерами
двинулись в дальнюю дорогу и пани Ядвига с Янеком. Не заводили больше
пластинку, не спорили до хрипоты мужчины, А однажды вечером, сидя у
самовара, Герман сказал:
- Ну вот, мои барышни, настала и моя очередь.
Провожали его на вокзал втроем: Ирма, Аня, бабушка. Мама долго о чем-то
шепталась с мужем, легонько целуя его. Потом отчим высоко поднял девочку,
- Ну что, Анна Герман? - веселым басом крикнул он. - Будешь меня
помнить? Любить будешь? Ждать будешь?
- Буду, - шепотом ответила Аня. - Обязательно буду! И мама будет, и
бабушка тоже.
Когда поезд растаял в туманной дымке раннего утра, они еще долго стояли
на перроне. Они не знали, что через Москву путь Германа и многих других его
соотечественников лежал под Рязань, где формировалась созданная на советской
земле первая польская дивизия имени Тадеуша Костюшки. В первом крупном
сражении под Ленино в неравном бою с гитлеровцами погиб Герман. Погиб как
герой, поднимая солдат в атаку.
Судьбы Хенрика и рыжего поляка-офицера неизвестны. Возможно, они храбро
воевали на Ближнем Востоке и в Италии, возможно, им посчастливилось:
вражеская пуля пролетела мимо и они выжили. Но они дрались вдали от решающих
сражений второй мировой войны, вдали от своей родной Польши, свободу которой
принесли боевые товарищи Германа.
В один из летних дней 1977 года из Минска по направлению к мемориалу
под Ленино выехала черная "Волга" с единственной пассажиркой, на коленях у которой лежали алые розы. Это была Анна Герман, она ехала положить живые
цветы на место гибели своего отчима и его фронтовых товарищей, отдавших свою
жизнь за свободу.
Ночью неожиданно выпал снег. Он посеребрил желтые пески, окружавшие
город. Стало непривычно холодно. Люди кутались в халаты и самодельные
платки. Встретив знакомого, не останавливались, как обычно, обменяться
новостями. Торопились побыстрей очутиться в стенах родного дома, впрочем, не
всегда надежно защищавших от внезапного холода. Прошло почти два года с
памятного прощания на городском вокзале. А известий от Германа не было. По
утрам Ирма часто вскакивала с кровати, высматривала в маленькое окошко
почтальона, потом долго провожала его взглядом...
- Ты не томись, - уговаривала бабушка, - сама знаешь, какое время. Люди
теряются, не то что письма. Найдется твой Герман, попомни мое слово,
найдется.
Аня тоже тосковала по отчиму. Вспоминала, как он играл с ней, как
рассказывал сказки о маленьком короле Матеуше - круглом сироте, добром,
смелом, отзывчивом, оставившем свой удобный трон, чтобы пойти навстречу
опасным приключениям. Герман рассказывал превосходно. На его лице отражались
страх, гнев, презрение. Аня слушала с восторгом, не обращая внимания на то,
что он путает польские и русские слова. Ей казалось, что она понимает все. А
потом он пел ей по-польски песенки о добром и веселом Ясе.
- Понимаешь, - с жаром объяснял отчим, - Ясь у поляков, как в русских
сказках Иванушка, - сильный, удалой, красивый.
- А ты тоже Ясь? - улыбалась Аня.
- Почему? - удивлялся Герман.
- Такой же сильный, красивый, - объясняла девочка.
- Вот одолеем Гитлера - поедем вместе ко мне на родину. Хочешь в
Польшу? Научишься говорить по-польски, выдадим тебя замуж за поляка, родятся
у вас детишки. И будешь жить-поживать да добра наживать.
- А какая она, Польша? - спрашивала с интересом Аня.
- Какая Польша, говоришь? Прежде всего веселая, очень красивая,
лесистая. Ты же никогда не видела леса! А лес знаешь какой? Он волшебный,
зеленый-зеленый! Зеленый от трав, от листьев и деревьев. Летом в лесу поют
птицы, стрекочут кузнечики, бегают олени. Такие высокие, сильные, с рогами.
- С рогами? - переспрашивала девочка.
- С рогами, - грозно отвечал Герман, а потом расплывался в улыбке и
подмигивал. - Да ты не бойся, они добрые. Они даже едят с ладони. Вот так. -
Он протягивал ладонь и, склонившись, дотрагивался до нее губами. - У нас в
Польше много озер. Голубых, как твои глазенки. - И он гладил девочку по
светловолосой голове, потом замолкал и подолгу смотрел в окошко, словно
видел Польшу с её зелеными лесами и полями, с голубыми озерами, маленьким
королем Матеушем - защитником детворы, певицей Ханкой Ордонувной и её
грустными песнями, с веселыми, беспечными жителями.
xxx
За окном была Польша. "Тук-тук", - весело стучат колеса. Аня сидит
напротив мамы и бабушки. Она загляделась в окно. Мимо пролетают обуглившиеся
строения, заброшенные поля и огороды, багряные рощи и перелески. Еще
несколько месяцев назад Аня и не предполагала, как круто изменится её
судьба. Не думала, что уедет из родного Ургенча, где так дорог был ей каждый
домик. Где играла она со своими сверстниками в дочки-матери, в прятки, в
казаки-разбойники. И где совеем недавно сосед - добродушный узбек Рашид -
подарил ей новенький хрустящий школьный портфель.
xxx
Город детства... Он находится за тысячи километров от линии фронта, от
разрывов бомб и снарядов. Но все его жители в суровые дни Великой
Отечественной чувствовали себя солдатами, участниками великой битвы с
фашизмом.
Война не давала забыть о себе и госпиталями, приютившимися в
среднеазиатском городке, и маршевой музыкой, когда провожали на фронт, и
сотнями похоронок, заставлявших людей вздрагивать от пронзающего сердце
вдовьего крика и плача сирот.
Но ни горечь потерь, ни тяжесть разлуки, ни скудность быта военных лет
не могли сломить в людях веру в Победу. И он пришел, этот солнечный день - 9
мая 1945 года!
Многоголосое "ура" собравшихся на центральных улицах Ургенча стало
выражением не только радости победителей, счастья победы над захватчиком, но
и не забытой тоски по довоенной жизни. По жизни, наполненной обычными
мирными делами и заботами. В это трудно было поверить. Кругом обнимались,
радовались и плакали. Плакали и Ирма, и Аня.
Трудно было убедить себя, что Герман - веселый, жизнерадостный,
неунывающий Герман - погиб. На письма и запросы, которые посылала Ирма;
ответов не приходило.
- Ты смотри, как себя изводишь, - говорила бабушка. - Так и богу душу
отдать недолго. Как Анька без тебя будет? Я вон совсем плоха. По ночам
сердце болит. А ты еще молодая, мало ли их, мужиков, найдешь себе!
- Да не говори глупостей, мама! - резко обрывала Ирма. - При чем здесь
какие-то мужики? Ведь это мой муж, понимаешь? Муж!
Почтальон постучал в окно, когда его перестали ждать, - спустя два
месяца после Дня Победы. Нет, это не была похоронка, так хорошо известная
солдаткам. Это было письмо. Но не от Германа.
"Уважаемая Ирма, - так начиналось письмо, - считаю долгом солдата и
фронтового товарища Вашего мужа сообщить о случившемся. Ваш муж из сражения
под Ленино в октябре 1943 года в часть не вернулся. Среди убитых его тело не
было обнаружено. Я очень любил Вашего мужа и за короткое время к нему сильно
привязался. Он мне много рассказывал о Вас и Вашей дочери. Он говорил мне
также, что после войны Вы собираетесь переехать жить в Польшу, в Варшаву.
Могу себе представить, в каком состоянии духа Вы находитесь! Тут слова
утешения бессмысленны. Если Вы собираетесь отправиться на родину мужа,
знайте, что всегда можете рассчитывать на мою помощь и поддержку". Подпись:
Людвик Ковальский, поручик, Краков, далее следовал адрес. И добавление: "Мне
почему-то верится, что Герман жив и что мы погуляем еще у вас на крестинах".
Позже Ирма мучительно вспоминала, что же окончательно повлияло на её
решение отправиться на родину мужа, в далекую, чужую для нее Польшу.
Наверное, письмо Ковальского. До него, говоря откровенно, она и не помышляла
об этом. А тут засуетилась, заспешила, и откуда только силы взялись. "За
соломинку ведь хватаюсь! - думала она. - А если он все-таки погиб: если не
вернется, что я буду делать со старой матерью и ребенком на руках в Польше?
В чужой стране, без знания языка, без жилья, без работы?"
И все-таки поехала, руководствуясь скорее чувством, чем рассудком.
Несколько месяцев длилось оформление документов, прежде чем Ирме с
семьей - жене и ближайшим родственникам гражданина Польской Народной
Республики - было разрешено выехать на постоянное место жительства мужа. А
как Аня? Она плохо представляла себе, сколь трудное и ответственное решение
приняла её мама. Весело бегала по дворам, прощалась со знакомыми мальчишками
и девчонками, обещала скоро приехать с подарками "из-за границы". И
обязательно рассказать, какие они - польские зеленые леса, голубые озера и
олени, не боящиеся есть прямо из рук человека.
Аня не бывала раньше в больших городах (когда-то совсем маленькой её
возили в Ташкент). Москву проехали поздно ночью: город спал, слабо виднелись
редкие огни. Варшава в её жизни стала первым большим городом.
Девочке в ту пору шел десятый год. О войне, о злодеяниях фашистов, о
разрушенных городах и сожженных селах она знала из рассказов фронтовиков,
газет и кинохроники, которую показывали в единственном ургенчском
кинотеатре. То, что она увидела своими глазами, потрясло её: огромный город
лежал в руинах. На привокзальной площади к ним подошел небритый человек в
надвинутой на лоб зимней шапке: "Цо, панюси, маче вудки, келбасы и масла?
Моге вас запроваджич до ноцлега"*. Ни водки, ни тем более колбасы и масла у
них не оказалось, и спекулянт отправился искать более выгодных клиентов.
[* Что, женщины, есть у вас водка, колбаса и масло? Могу вас проводить
на ночлег" (польск.).]
Ночевали на вокзале. Под утро мать встала в длинную очередь к военному
коменданту. Долго говорила с ним, показывая документы: "Разыскиваем мужа,
пропавшего без вести во время войны. Адрес мужа - улица Длуга, 7". Комендант
кому-то звонил, потом что-то быстро говорил по-польски, сокрушенно качал
головой.
- Вот что, пани, - сказал он наконец, - о судьбе вашего мужа пока
ничего не могу сказать, мы наведем справки. Это, не скрою, может продлиться
долго, даже несколько месяцев. У вас есть родственники или знакомые в
Варшаве? Впрочем, это не имеет значения. Сами видите, как у нас с жильем:
одни руины. А у вас на руках старая женщина и ребенок. Есть только один
выход: я вам дам направление как жене фронтовика и с первым же эшелоном
отправляйтесь на запад, во Вроцлав. Там вы получите жилье, еду, работу.
Снова ночь на вокзале. На коленях матери тихо посапывает Аня, рядом,
накрывшись телогрейкой, спит бабушка. Невеселые думы у Ирмы: что будет
дальше, как встретит их Вроцлав, правильно ли она поступила, оставив родные
места в надежде отыскать на этой обугленной земле дорогого человека?
Во Вроцлав огромными массами стекались переселенцы из восточных районов
Польши - люди, лишенные родного очага, крыши над головой. Надежда в скором
времени получить хотя бы маленькую комнатушку таяла как снег. Ночевали на
вокзале, в рабочем общежитии, у сердобольных людей.
Случайная знакомая, хорошо владевшая русским, дала совет: "Руки у тебя
молодые, крепкие, иди-ка работать в прачечную. Там общежитие есть. И ребенка
в школу пристроишь, и старухе угол будет. А бог даст, и муж найдется. Все
уладится".
Работа в прачечной оказалась тяжелой - вставать приходилось рано, в
четыре утра, и не разгибая спины в небольшом душном помещении стирать и
полоскать в основном солдатское белье по двенадцать часов кряду.
Аня уже привыкла к мытарствам, к бесконечным переездам с одного места
на другое. К полуголодным дням и взрослым разговорам о хлебе насущном. Ей
стало казаться, что у них никогда и не было дома, не было школы, куда она
