Не утверждаю, что именно на мое, но сама мысль, что за тобой могут подглядывать, была не из приятных. И существовала еще одна причина.
Спустя несколько дней после моего приезда в одном из домов на
противоположной стороне скончалась пожилая дама. В таких случаях снаружи на
воротах вывешиваются определенного цвета стяги и расстилают дорожку, которая
протягивается даже на улицу. В тот раз полотнища были темно-фиолетовые, а
дорожка черная. На меня это производило такое гнетущее впечатление, что я
задернула портьеры, дабы таким образом оградить себя от вида траурных
полотнищ, печальных, как сама смерть.
Подобное произошло четырежды в том самом доме. Поэтому мои окна были
занавешены все то время, пока я там жила. Траур позднее был снят, но при
одном взгляде на те ворота портилось настроение.
Вскоре все - и хорошее, и плохое - должно было отойти в область
воспоминаний. Рубежом, отделяющим их от реальности, был для меня аэропорт, а
точнее - борт польского самолета. С него начиналась для меня Польша -
единственно значимая реальность, независимо от того, приносила она радости
или горести. Реальность, желанная в любом своем проявлении.
Я стремилась домой, чтобы получить заряд энергии, любви, переполнявшей
письма, вообще - чтобы отогреться!
В Польше, конечно, ждали меня и обязанности. Некогда я получила
приглашение от профессора Тадеуша Охлевского принять участие в концерте
старинной музыки. Музыкального образования у меня нет, голос поставлен от
природы, и лично моей заслуги в том - никакой. Пение не доставляет мне
трудностей, я в одинаковой форме что днем, что ночью. Мне не нужно
предварительно "распеться", проявлять особую заботу о горле и т. д.
Все же, думала я, этого недостаточно, чтобы петь арии Скарлатти, те
самые, за которые певицы берутся после многолетних занятий вокалом.
Мои опасения немного поубавились после того, как профессор Охлевский
объяснил, что сочинения Доменико Скарлатти (которые он предлагал мне)
являются камерными, что они исполнялись некогда именно в камерной обстановке
для небольшого круга слушателей и что их можно петь без специальной
подготовки. Он утверждал, что именно в манере исполнения, когда вокальная
техника не подавляет естественного звучания и интерпретации вещи, может
заключаться свое очарование. Во времена Марыси Собеской* эти арии скорее
всего так и исполнялись.
[* Имеется в виду Мария Собеская (1641-1716), жена короля Яна Собеского
(1629-1696).]
Я не была абсолютно убеждена в том, что имею право обратиться к ариям
Доменико Скарлатти, но музыка оказалась столь прекрасной, ансамбль "Con moto
ma contabile" так мил и дружелюбен, а пан профессор так обаятелен... И я
рискнула.
Профессор похвалил меня - и после концерта в Малом зале Варшавской
филармонии, и после трансляции по телевидению из Вилянова*.
[* Вилянов - загородный дворец под Варшавой, построенный при Яне
Собеском.]
Но пора прервать рассуждения на эту тему, иначе кто-нибудь может
заподозрить меня в излишнем самомнении. Просто я очень люблю петь и бываю
безмерно счастлива, когда могу доставить удовольствие, а не разочарование.
Признаюсь, что, если в такую минуту никто меня не видит, способна
подпрыгнуть от радости. В этом все дело.
Мое участие в концерте старинной музыки было доброжелательно встречено
публикой. Несколько недель спустя до меня дошло поздравление очень издалека,
из... Южной Африки. Оказалось, что работавший там польский инженер как раз
находился дома в отпуске и, будучи большим любителем старинной музыки, пошел
на концерт. Моя пластинка "Танцующие Эвридики", которую он приобрел и
которая таким путем оказалась на Черном континенте, получила там признание,
песенки, записанные на эту пластинку, завоевали на пяти радиостанциях первое
место, а в одной из детских больниц выбрали песенку "Мелодия для маленького
сына", чтобы специально проигрывать ее для своих пациентов.
Эта весть могла бы радовать, если бы одновременно не вызывала грусть и
замешательство. В стране, где не только радиостанции, но даже тропинки в
парке отдельные - для белых и отдельные - для черных, черная публика
оказалась в состоянии на собственной студии отдать первое место белой
певице.
Позднее я получила чудесный подарок из Южной Африки - перстень, браслет
и ожерелье, гарнитур из слоновой кости работы художника-зулуса. Получила
также букет цветов, которые растут только в одном месте земного шара, именно
в Южной Африке. Это были разноцветные протеи. Теперь они засохли и утратили
краски, но сохранили форму бокала. Они могут стоять в таком виде много лет.
Срок второго отъезда в Италию неумолимо надвигался. Предполагалось, что
на этот раз мое пребывание закончится участием в фестивале в Сан-Ремо. Из-за
этого фестиваля я потеряла покой. Поскольку на репертуар - рассудила я - все
равно мне не повлиять, так займусь хотя бы туалетами. На помощь мне пришел
директор ПАГАРТа. Он любит смелые планы, любит маленькие, а по мере
возможности и большие новации. Благодаря его организаторским способностям и
знанию человеческой души первая полька пела в "Олимпии", а теперь впервые
полька должна была петь в Сан-Ремо. Прослышав откуда-то о моих заботах, он
пригласил к себе домой меня и пани Грабовскую, возглавлявшую "Польскую
моду", весьма умело направляя разгоревшуюся неожиданно дискуссию. Нам
энергично ассистировала супруга пана директора, Нелли.
Пани Грабовскую, впрочем, не надо было убеждать. Она с большим
пониманием отнеслась к проблеме, удачное разрешение которой не только
вызволило бы меня из затруднений, но и послужило бы рекламой для "Польской
моды". Как известно, передачи с фестиваля транслируются на многие страны.
Пани Грабовская тут же набросала проект моего костюма. Это должно было
быть платье, напоминавшее линией шляхетский кунтуш из парчи
коричневато-золотистых тонов, обрамленное коричневым мехом. Прическа - в
соответствии со стилем эпохи.
Проект пани Грабовской очень мне понравился. Каково же было мое
разочарование, когда на другой день в "Польской моде" меня постигла неудача.
Правда, мне предложили сшить этот наряд, и даже в срок, но... сумма
превышала мои возможности.
Перед выездом я накупила для своих итальянских знакомых кучу
разнообразных сувениров в "Цепелии"*, за одну аранжировку песни и за то,
чтобы ее переписать, заплатила две тысячи пятьсот злотых, серия рекламных
снимков, которых ПАГАРТ давно от меня требовал, и, наконец, двухнедельное
проживание в варшавской гостинице - таковы в очень сокращенном виде причины,
в силу которых кошелек мой оказался пуст.
[* "Цепелия" - кооперативное предприятие, организующее производство и
сбыт изделий народных промыслов.]
Так что я захватила свои прежние платья и отправилась в путь.
И снова начался период весьма активной деятельности. С той разницей,
что к "тряпочным" делам (как называла я позирование в домах мод)
присоединились наконец музыкальные проблемы. Приятной неожиданностью было известие, что я могу выбрать для себя фестивальную песню.
Пожалуй, стоит пояснить, каким образом проводится "отборочное
соревнование" фестивальных песен. За много месяцев до того заинтересованные
композиторы и авторы текстов, у которых уже есть готовая песня и исполнитель
(необязательно тот же, кто будет петь ее на фестивале), начинают охоту за
свободной студией грампластинок. Найти свободную студию в эту пору
невероятно трудно. Добыв студию (чаще всего на строго определенное время),
записывают песню на пробный диск. Разумеется, не с полным блеском, а в
сопровождении всего нескольких музыкантов, только чтобы жюри могло получить
общее представление о достоинствах песни.
В установленный срок, после которого уже не принимается ни одна новая
песня, члены жюри усаживаются в удобные кресла, сосредоточиваются и
терпеливо прослушивают по крайней мере около сотни песен. Принятыми
оказываются примерно тридцать. Половина из них отпадает, и к финалу остается
пятнадцать. Это те песни, которые будут бороться за первое место - за
золотую медаль. Котируется только первое место. Каждую песню исполняют
итальянский и зарубежный певец. Двукратное исполнение той же самой песни в
двух разных аранжировках позволяет жюри более точно оценить ее.
Поскольку сейчас, когда я это пишу, продолжается Олимпиада в Мексике, а
я не пропускаю ни одной передачи, невольно вертится на языке спортивная
терминология: "медаль", "отборочные соревнования", "раунд", "ринг",
"нокаут". Но ведь и на самом деле схожего найдется немало, да и
справедливость, обязанная восторжествовать, не всегда имеет доступ как на
ринг, так и на фестивальную сцену.
Что ж, недаром Фемиде завязали ее прекрасные глаза. Очевидно, затем,
чтобы не расстраивать богиню.
Как я уже сказала, почти ежедневно проходили встречи с композиторами.
Порой композитор отсутствовал, и тогда его замещал автор текста. Создатели
песен проигрывали их мне и сами же обычно пели, выразительно помогая себе
движениями всего тела (за исключением рук, которые нельзя оторвать от
клавиатуры). Впрочем, я уже привыкла к тому, что в Италии нет музыкально не
одаренных людей. По мере надобности здесь любой может спеть не хуже
профессионала.
Довольно быстро я заподозрила также, что эти обсуждения, которым я так
радовалась, вскоре обернутся для меня сплошной мукой. Не могло быть и речи о
том, чтобы спокойно прослушать песню и объективно оценить ее в присутствии
нахваливающего свое творение, полного энтузиазма, потного от возбуждения
автора. Во всяком случае, у меня не хватало духу заявить: "Нет, извините,
мне не нравится". Единственным аргументом, который я пыталась пустить в ход,
был следующий: "Простите, вам не кажется, что эта песня не ложится на мой
голос, что я не смогу спеть ее так, как бы вам хотелось?" Но это, как
правило, не приводило к желаемому результату. В конце концов с тяжелым
сердцем, чувствуя себя ужасной преступницей, я просила дать мне время "на
размышление".
На предфестивальных встречах я познакомилась со многими композиторами и
авторами текстов. Все это имена, отлично известные и в Польше. Прежде всего
- Доменико Модуньо, Фред Бонгусто, Пино Донаджио, В. Паллавичини, Серджио
Эндриго, Джованни Д''Анци - Нестор итальянской легкой музыки и исполнитель в
одном лице.
Я выбрала наконец две песни.
Одну - с мелодией, дававшей большие возможности голосу, с приятным
текстом, разумеется о любви, но имевшим легкий оттенок философского
раздумья.
Вторая песня, на которую я очень рассчитывала и которая очень мне
понравилась, была как раз маэстро Д''Анци. Она представляла собой
одновременно музыкальную и поэтическую импровизацию на тему одной из главных мелодий "Трехгрошовой оперы". Песня интересная, новаторская и в то же время достаточно простая, чтобы запомниться слушателю. Она отличалась от сотен других песен, в которых более или менее удачно, но все-таки всегда
рассказывается об "amore grande"* и различных связанных с ней
переживаниях...
[* Великая любовь (итал.).]
Песню эту, как и ряд других, я записала на пробный диск в присутствии
композитора и его многочисленных друзей.
Происходило это на маленькой студии, которую удалось достать Карриаджи.
Тем не менее в крохотной комнате поместилось порядочно людей. Пришел
Буонассизи с супругой, Д''Анци, Карриаджи с какой-то женщиной; музыканты,
которые перед тем записали фон, тоже остались из любопытства.
Прослушав запись, присутствующие не поскупились на похвалы, а маэстро
Д''Анци даже поцеловал меня в лоб. Заказали вино и горячее молоко, дабы
"спрыснуть" будущий успех. Молоко предназначалось мне.
Услышанное потом сообщение о том, что песня маэстро Д''Анци не принята и
сам он не допущен (!) до участия в фестивале, явилось как гром с ясного
неба. По причинам, которые, видимо, навсегда останутся для меня тайной, эта
прекрасная песня была отвергнута.
Итак, я очутилась, как говорится, у разбитого корыта - и это перед
самым фестивалем! Пьетро предпринял лихорадочные поиски, но самые интересные
песни уже стали чьей-нибудь собственностью. Вдруг оказалось, что еще
свободна песня Фреда Бонгусто - и я получила ее в самый канун фестиваля.
Текст песни Д''Анци был уже освоен мною, слова же новой песни предстояло
еще выучить. А времени оставалось мало, очень мало, я зубрила чуть ли не
целыми днями, чтобы слова хоть немного "улеглись" - ведь всякий текст должен
закрепиться в памяти, чтобы в минуты волнения, возникающего при выходе на
сцену, "не проглотить язык".
С самых первых дней тяготела надо мной проблема фестивального платья.
Еще дома я смирилась с тем, что буду выступать в своем платье, вовсе не
таком уж плохом, которое никто пока не видел. Но - уже по привычке - Пьетро
не согласился и привел меня в один из домов моды, где должны были быть сшиты
для меня два вечерних туалета.
Я уже говорила, что всякое сопротивление с моей стороны или попытка о
чем-нибудь договориться оказывались бессмысленными. Пьетро, по-видимому,
попросту считал невероятным, чтобы модное платье могло быть "made in
Poland". А потому, даже не осмотрев содержимое моего шкафа, принялся
действовать по своему разумению.
Потянулись долгие часы примерок в салоне синьоры S ", что вполне можно
было бы выдержать, если бы синьора S. не аранжировала их сеансами фотосъемок
в целях рекламы своего заведения. И началась "старая песня". Мой скептицизм
возрастал с каждой примеркой, пока не перешел просто в отчаяние.
